Неточные совпадения
Он видел, что старик повар улыбался, любуясь ею и слушая ее неумелые, невозможные приказания; видел, что Агафья Михайловна задумчиво и ласково покачивала головой на новые распоряжения молодой барыни в кладовой, видел, что Кити
была необыкновенно мила, когда она, смеясь и плача, приходила к нему объявить, что
девушка Маша привыкла считать ее барышней и оттого ее никто не слушает.
Получив письмо Свияжского с приглашением на охоту, Левин тотчас же подумал об этом, но, несмотря на это, решил, что такие виды на него Свияжского
есть только его ни на чем не основанное предположение, и потому он всё-таки поедет. Кроме того, в глубине души ему хотелось испытать себя, примериться опять к этой
девушке. Домашняя же жизнь Свияжских
была в высшей степени приятна, и сам Свияжский, самый лучший тип земского деятеля, какой только знал Левин,
был для Левина всегда чрезвычайно интересен.
Степан Аркадьич вздохнул, отер лицо и тихими шагами пошел из комнаты. «Матвей говорит: образуется; но как? Я не вижу даже возможности. Ах, ах, какой ужас! И как тривиально она кричала, — говорил он сам себе, вспоминая ее крик и слова: подлец и любовница. — И, может
быть,
девушки слышали! Ужасно тривиально, ужасно». Степан Аркадьич постоял несколько секунд один, отер глаза, вздохнул и, выпрямив грудь, вышел из комнаты.
Русская
девушка ухаживала за мадам Шталь и, кроме того, как замечала Кити, сходилась со всеми тяжело-больными, которых
было много на водах, и самым натуральным образом ухаживала зa ними.
Он знал очень хорошо, что в глазах этих лиц роль несчастного любовника
девушки и вообще свободной женщины может
быть смешна; но роль человека, приставшего к замужней женщине и во что бы то ни стало положившего свою жизнь на то, чтобы вовлечь ее в прелюбодеянье, что роль эта имеет что-то красивое, величественное и никогда не может
быть смешна, и поэтому он с гордою и веселою, игравшею под его усами улыбкой, опустил бинокль и посмотрел на кузину.
Русская
девушка эта, по наблюдениям Кити, не
была родня мадам Шталь и вместе с тем не
была наемная помощница.
— Не говори, не говори, не говори!—закричал Левин, схватив его обеими руками за воротник его шубы и запахивая его. «Она славная
девушка»
были такие простые, низменные слова, столь несоответственные его чувству.
Он с особенным удовольствием, казалось, настаивал на том, что девичья стыдливость
есть только остаток варварства и что нет ничего естественнее, как то, чтоб еще не старый мужчина ощупывал молодую обнаженную
девушку.
— Да, я теперь всё поняла, — продолжала Дарья Александровна. — Вы этого не можете понять; вам, мужчинам, свободным и выбирающим, всегда ясно, кого вы любите. Но
девушка в положении ожидания, с этим женским, девичьим стыдом,
девушка, которая видит вас, мужчин, издалека, принимает всё на слово, — у
девушки бывает и может
быть такое чувство, что она не знает, что сказать.
Она
была не вновь выезжающая, у которой на бале все лица сливаются в одно волшебное впечатление; она и не
была затасканная по балам
девушка, которой все лица бала так знакомы, что наскучили; но она
была на середине этих двух, — она
была возбуждена, а вместе с тем обладала собой настолько, что могла наблюдать.
Она вечером слышала остановившийся стук его коляски, его звонок, его шаги и разговор с
девушкой: он поверил тому, что ему сказали, не хотел больше ничего узнавать и пошел к себе. Стало
быть, всё
было кончено.
Они возобновили разговор, шедший за обедом: о свободе и занятиях женщин. Левин
был согласен с мнением Дарьи Александровны, что
девушка, не вышедшая замуж, найдет себе дело женское в семье. Он подтверждал это тем, что ни одна семья не может обойтись без помощницы, что в каждой, бедной и богатой семье
есть и должны
быть няньки, наемные или родные.
Девушка, уже давно прислушивавшаяся у ее двери, вошла сама к ней в комнату. Анна вопросительно взглянула ей в глаза и испуганно покраснела.
Девушка извинилась, что вошла, сказав, что ей показалось, что позвонили. Она принесла платье и записку. Записка
была от Бетси. Бетси напоминала ей, что нынче утром к ней съедутся Лиза Меркалова и баронесса Штольц с своими поклонниками, Калужским и стариком Стремовым, на партию крокета. «Приезжайте хоть посмотреть, как изучение нравов. Я вас жду», кончала она.
— Да, что он
был влюблен в эту
девушку, которая умерла…
Это
была сухая, желтая, с черными блестящими глазами, болезненная и нервная женщина. Она любила Кити, и любовь ее к ней, как и всегда любовь замужних к
девушкам, выражалась в желании выдать Кити по своему идеалу счастья замуж, и потому желала выдать ее за Вронского. Левин, которого она в начале зимы часто у них встречала,
был всегда неприятен ей. Ее постоянное и любимое занятие при встрече с ним состояло в том, чтобы шутить над ним.
Матери не нравились в Левине и его странные и резкие суждения, и его неловкость в свете, основанная, как она полагала, на гордости, и его, по ее понятиям, дикая какая-то жизнь в деревне, с занятиями скотиной и мужиками; не нравилось очень и то, что он, влюбленный в ее дочь, ездил в дом полтора месяца, чего-то как будто ждал, высматривал, как будто боялся, не велика ли
будет честь, если он сделает предложение, и не понимал, что, ездя в дом, где
девушка невеста, надо
было объясниться.
Он знал это несомненно, как знают это всегда молодые люди, так называемые женихи, хотя никогда никому не решился бы сказать этого, и знал тоже и то, что, несмотря на то, что он хотел жениться, несмотря на то, что по всем данным эта весьма привлекательная
девушка должна
была быть прекрасною женой, он так же мало мог жениться на ней, даже еслиб он и не
был влюблен в Кити Щербацкую, как улететь на небо.
Анна непохожа
была на светскую даму или на мать восьмилетнего сына, но скорее походила бы на двадцатилетнюю
девушку по гибкости движений, свежести и установившемуся на ее лице оживлению, выбивавшему то в улыбку, то во взгляд, если бы не серьезное, иногда грустное выражение ее глаз, которое поражало и притягивало к себе Кити.
Чем больше Кити наблюдала своего неизвестного друга, тем более убеждалась, что эта
девушка есть то самое совершенное существо, каким она ее себе представляла, и тем более она желала познакомиться с ней.
Обратный путь
был так же весел, как и путь туда. Весловский то
пел, то вспоминал с наслаждением свои похождения у мужиков, угостивших его водкой и сказавших ему: «не обсудись»; то свои ночные похождения с орешками и дворовою
девушкой и мужиком, который спрашивал его, женат ли он, и, узнав, что он не женат, сказал ему: «А ты на чужих жен не зарься, а пуще всего домогайся, как бы свою завести». Эти слова особенно смешили Весловского.
Он оделся и, пока закладывали лошадей, так как извозчиков еще не
было, опять вбежал в спальню и не на цыпочках, а на крыльях, как ему казалось. Две
девушки озабоченно перестанавливали что-то в спальне. Кити ходила и вязала, быстро накидывая петли, и распоряжалась.
Графиня Лидия Ивановна очень молодою восторженною
девушкой была выдана замуж за богатого, знатного, добродушнейшего и распутнейшего весельчака.
— Ах! если бы все так
были, как вы, чувствительны, — сказала Варенька. — Нет
девушки, которая бы не испытала этого. И всё это так неважно.
Столько же доводов
было тогда за этот шаг, сколько и против, и не
было того решительного повода, который бы заставил его изменить своему правилу: воздерживаться в сомнении; но тетка Анны внушила ему через знакомого, что он уже компрометтировал
девушку и что долг чести обязывает его сделать предложение.
— Нет, — сказала Кити, покраснев, но тем смелее глядя на него своими правдивыми глазами, —
девушка может
быть так поставлена, что не может без унижения войти в семью, а сама…
В церкви
была вся Москва, родные и знакомые. И во время обряда обручения, в блестящем освещении церкви, в кругу разряженных женщин,
девушек и мужчин в белых галстуках, фраках и мундирах, не переставал прилично тихий говор, который преимущественно затевали мужчины, между тем как женщины
были поглощены наблюдением всех подробностей столь всегда затрогивающего их священнодействия.
Место
было занято, и, когда он теперь в воображении ставил на это место кого-нибудь из своих знакомых
девушек, он чувствовал, что это
было совершенно невозможно.
Один низший сорт: пошлые, глупые и, главное, смешные люди, которые веруют в то, что одному мужу надо жить с одною женой, с которою он обвенчан, что
девушке надо
быть невинною, женщине стыдливою, мужчине мужественным, воздержным и твердым, что надо воспитывать детей, зарабатывать свой хлеб, платить долги, — и разные тому подобные глупости.
Английский обычай — совершенной свободы
девушки —
был тоже не принят и невозможен в русском обществе.
Мне невольно пришло на мысль, что ночью я слышал тот же голос; я на минуту задумался, и когда снова посмотрел на крышу,
девушки там не
было.
И не смешно ли
было бы жаловаться начальству, что слепой мальчик меня обокрал, а восьмнадцатилетняя
девушка чуть-чуть не утопила?
Перед ним стояла не одна губернаторша: она держала под руку молоденькую шестнадцатилетнюю
девушку, свеженькую блондинку с тоненькими и стройными чертами лица, с остреньким подбородком, с очаровательно круглившимся овалом лица, какое художник взял бы в образец для Мадонны и какое только редким случаем попадается на Руси, где любит все оказаться в широком размере, всё что ни
есть: и горы и леса и степи, и лица и губы и ноги; ту самую блондинку, которую он встретил на дороге, ехавши от Ноздрева, когда, по глупости кучеров или лошадей, их экипажи так странно столкнулись, перепутавшись упряжью, и дядя Митяй с дядею Миняем взялись распутывать дело.
— Да увезти губернаторскую дочку. Я, признаюсь, ждал этого, ей-богу, ждал! В первый раз, как только увидел вас вместе на бале, ну уж, думаю себе, Чичиков, верно, недаром… Впрочем, напрасно ты сделал такой выбор, я ничего в ней не нахожу хорошего. А
есть одна, родственница Бикусова, сестры его дочь, так вот уж
девушка! можно сказать: чудо коленкор!
Полились целые потоки расспросов, допросов, выговоров, угроз, упреков, увещаний, так что
девушка бросилась в слезы, рыдала и не могла понять ни одного слова; швейцару дан
был строжайший приказ не принимать ни в какое время и ни под каким видом Чичикова.
По этой причине он всякий раз, когда Петрушка приходил раздевать его и скидавать сапоги, клал себе в нос гвоздичку, и во многих случаях нервы у него
были щекотливые, как у
девушки; и потому тяжело ему
было очутиться вновь в тех рядах, где все отзывалось пенником и неприличьем в поступках.
Ужель загадку разрешила?
Ужели слово найдено?
Часы бегут: она забыла,
Что дома ждут ее давно,
Где собралися два соседа
И где об ней идет беседа.
«Как
быть? Татьяна не дитя, —
Старушка молвила кряхтя. —
Ведь Оленька ее моложе.
Пристроить
девушку, ей-ей,
Пора; а что мне делать с ней?
Всем наотрез одно и то же:
Нейду. И все грустит она
Да бродит по лесам одна».
Девушка эта
была la belle Flamande, про которую писала maman и которая впоследствии играла такую важную роль в жизни всего нашего семейства. Как только мы вошли, она отняла одну руку от головы maman и поправила на груди складки своего капота, потом шепотом сказала: «В забытьи».
Налево от двери стояли ширмы, за ширмами — кровать, столик, шкафчик, уставленный лекарствами, и большое кресло, на котором дремал доктор; подле кровати стояла молодая, очень белокурая, замечательной красоты
девушка, в белом утреннем капоте, и, немного засучив рукава, прикладывала лед к голове maman, которую не
было видно в эту минуту.
За месяц до своей смерти она достала из своего сундука белого коленкору, белой кисеи и розовых лент; с помощью своей
девушки сшила себе белое платье, чепчик и до малейших подробностей распорядилась всем, что нужно
было для ее похорон.
Та
была прелестная, ветреная
девушка; эта
была красавица — женщина во всей развившейся красе своей.
Летики не
было; он увлекся; он, вспотев, удил с увлечением азартного игрока. Грэй вышел из чащи в кустарник, разбросанный по скату холма. Дымилась и горела трава; влажные цветы выглядели как дети, насильно умытые холодной водой. Зеленый мир дышал бесчисленностью крошечных ртов, мешая проходить Грэю среди своей ликующей тесноты. Капитан выбрался на открытое место, заросшее пестрой травой, и увидел здесь спящую молодую
девушку.
Когда Лонгрен вернулся,
девушки еще не
было дома.
Девушка вздохнула и осмотрелась. Музыка смолкла, но Ассоль
была еще во власти ее звонкого хора. Это впечатление постепенно ослабевало, затем стало воспоминанием и, наконец, просто усталостью. Она легла на траву, зевнула и, блаженно закрыв глаза, уснула — по-настоящему, крепким, как молодой орех, сном, без заботы и сновидений.
Из заросли поднялся корабль; он всплыл и остановился по самой середине зари. Из этой дали он
был виден ясно, как облака. Разбрасывая веселье, он пылал, как вино, роза, кровь, уста, алый бархат и пунцовый огонь. Корабль шел прямо к Ассоль. Крылья пены трепетали под мощным напором его киля; уже встав,
девушка прижала руки к груди, как чудная игра света перешла в зыбь; взошло солнце, и яркая полнота утра сдернула покровы с всего, что еще нежилось, потягиваясь на сонной земле.
Держась за верх рамы,
девушка смотрела и улыбалась. Вдруг нечто, подобное отдаленному зову, всколыхнуло ее изнутри и вовне, и она как бы проснулась еще раз от явной действительности к тому, что явнее и несомненнее. С этой минуты ликующее богатство сознания не оставляло ее. Так, понимая, слушаем мы речи людей, но, если повторить сказанное, поймем еще раз, с иным, новым значением. То же
было и с ней.
Быть может, при других обстоятельствах эта
девушка была бы замечена им только глазами, но тут он иначе увидел ее. Все стронулось, все усмехнулось в нем. Разумеется, он не знал ни ее, ни ее имени, ни, тем более, почему она уснула на берегу, но
был этим очень доволен. Он любил картины без объяснений и подписей. Впечатление такой картины несравненно сильнее; ее содержание, не связанное словами, становится безграничным, утверждая все догадки и мысли.
После этого он
поел, крепко поцеловал
девушку и, вскинув мешок за плечи, вышел на городскую дорогу.
Теперь это
была скромно и даже бедно одетая
девушка, очень еще молоденькая, почти похожая на девочку, с скромною и приличною манерой, с ясным, но как будто несколько запуганным лицом.
Тут являлось даже несколько более того, о чем он мечтал: явилась
девушка гордая, характерная, добродетельная, воспитанием и развитием выше его (он чувствовал это), и такое-то существо
будет рабски благодарно ему всю жизнь за его подвиг и благоговейно уничтожится перед ним, а он-то
будет безгранично и всецело владычествовать!..
— Всю эту возню, то
есть похороны и прочее, я беру на себя. Знаете,
были бы деньги, а ведь я вам сказал, что у меня лишние. Этих двух птенцов и эту Полечку я помещу в какие-нибудь сиротские заведения получше и положу на каждого, до совершеннолетия, по тысяче пятисот рублей капиталу, чтоб уж совсем Софья Семеновна
была покойна. Да и ее из омута вытащу, потому хорошая
девушка, так ли? Ну-с, так вы и передайте Авдотье Романовне, что ее десять тысяч я вот так и употребил.